Общие лошади

Открытое письмо ко всем шаманам, ученикам шаманов и тем, кто полагает, что белый человек не имеет права называть себя шаманом

shamansВ начале прошлого века румынский историк религии и мифологии Мирча Элиаде приступил к сравнительному исследованию духовных традиций, характерных для родоплеменного общества. Несмотря на все его личные недостатки, Элиаде все же был блестящим ученым, и ему удалось выявить множество признаков сходства между духовными практиками, бытовавшими в родоплеменных общинах по всему миру. Людей, следующих путем этих практик, он обозначил общим термином «шаманы», потому что среди современных ему европейских этнологов этот термин уже был весьма употребительным.

Слово «шаман» возникло не в Америке. Оно происходит из языка тунгусов — народа, обитающего в Западной Сибири. В языковом и культурном отношении тунгусы родственны финским саамам (лапландцам), принадлежащим к финно-угорской группе языков. Изначальное значение этого слова точно не известно, хотя предлагались такие варианты перевода, как «следопыт» или «тот, кто легче воздуха». С легкой руки Мирчи Элиаде исследователи и писатели по всему миру стали называть шаманами некоторых представителей африканских, европейских, азиатских, австралийских и (ну да!) коренных американских народов, а именно — Странников-между-мирами, тех людей, которым довелось «умереть» и возродиться, приобрести в результате особые способности и поставить эти способности на службу своему племени.

Представьте же, как я удивился, когда получил письмо от одного потомка коренных американцев, заявившего, коротко говоря, что слово «шаман» можно употреблять только в связи с традициями вышеупомянутых коренных американцев; что оно связано с особой системой их верований, культурных обычаев и племенной принадлежности, и что те, кто не имеет культурного или генетического отношения к коренным американцам и не прошел обучение по этой системе, не имеют и права называть себя шаманами.

Честно сказать, я чуть не рухнул со стула. Если уж мы начинаем обосновывать правомерность этого словоупотребления родовой или племенной принадлежностью, то я со своей прусской кровью имею на звание шамана куда больше прав, чем любой коренной американец. Если же брать за основу культурную принадлежность, то получится, что на него вообще никто не имеет права, кроме тунгусов и нескольких соседних с ними народов. Те, кто пытается закрепить исключительные права на это именование за коренными американцами, просто-напросто отнимают их у других народов.

Чтобы вам стало понятнее, что я имею в виду, я расскажу вам притчу — как и положено хорошему шаману. Представьте себе, что к вам пришел какой-то человек и привел вам лошадь: «Я нашел ее на лугу. Похоже, это твоя лошадка, забирай». Но на следующий день к вам во двор заходит другой человек, садится на эту лошадь и уже собирается куда-то ехать. Вы пытаетесь его остановить и слышите в ответ: «Но это же не твоя лошадь! Она  общая». Что вы станете делать? Потащите его в суд или все-таки попытаетесь сначала выяснить, не краденая ли эта лошадь и кому она принадлежит на самом деле?

Очень забавно здесь еще и то, что многие коренные американцы, вместо того чтобы договориться между собой и принять для своих духовных практик какой-нибудь термин из собственных языков, борются за право собственности на ярлык, навешенный на них белым человеком. (Точно так же, кстати, некоторые из них борются за право собственности на слово «бердаш» — еще один навешенный белым человеком ярлык, первоначальное значение которого настолько оскорбительно, что невозможно даже помыслить, чтобы в прошлом кто-то добровольно использовал его как самоопределение. Разве не уважительнее было бы принять такие исконные названия, как «винкте», «лхамана» или «кверхама»?) Им навязали рубаху с чужого плеча и они носили ее слишком долго — пока не свыклись с ней, как со второй кожей. Но, увы, на этой рубахе, кроме красивой крупной надписи «шаман» есть и еще одна, шрифтом помельче:  «Сделано в Сибири». И, более того, за последние несколько десятков лет эта рубаха успела стать общей — как та самая лошадь. Возможно, на ком-то она выглядит по-дурацки, а кому-то, наоборот, идет, но право хотя бы примерить ее на себя есть у каждого. Кататься на общей лошади — или, если угодно, падать с нее — могут все.

Не знаю, что бы сказал на все это настоящий тунгусский шаман (и, наверное, никогда не узнаю, потому что денег на бензин мне едва хватает для поездок в универсам и обратно, а уж о путешествиях на другой континент не приходится и мечтать). Но, подозреваю, за вполне умеренный рубляж он с удовольствием с вами об этом потолкует. (Кстати, слово «рубляж» только что придумала моя жена, и упаси вас боже использовать этот термин без ее письменного разрешения. Ну ладно, ладно, шучу.)

Как неоязычник, работающий в традиции северного шаманизма, я изо всех сил стараюсь избежать какого бы то ни было влияния со стороны духовных практик коренных американских народов. Я почти или даже совсем не использую индейских слов в своих ритуалах и не ношу одежды, хотя бы отдаленно напоминающей индейскую (в любом случае мои боги и духи мне бы этого не позволили). И, тем не менее, то и дело попадаются благонамеренные, но плохо информированные личности, которые сообщают мне, что я, дескать, заимствую методы коренных американцев, когда применяю в ритуалах барабаны (ритуальному барабанному бою меня обучил мастер родом из Ганы, который уж точно не заимствовал у коренных американцев ничего, а сам барабан, которым я пользуюсь, изготовлен по образцу саамского бубна), втыкаю в волосы вороньи перья (мой тотем, Ворон, пользовался у моих собственных предков не меньшим почтением, чем у предков современных индейцев), использую ритуальную баню (мы как раз строим сауну-стофу наподобие тех, которыми пользовались в ритуалах — наряду с барабанным бом — древние германцы, скандинавы, финны и саамы), ставлю на своем земельном участке временные хижины для проведения обрядов (больше всего эти хижины похожи на полинезийские) или призываю духов четырех сторон света (что проделывали древние язычники по всей Европе). Все эти практики (ну, кроме полинезийских хижин) были хорошо знакомы моим далеким предкам. Если у коренных американцев и есть исключительное право на что-то из вышеперечисленного, так только на частные варианты всех этих практик, принятые в их культуре; и они — не единственная на свете группа народов, у которых были шаманы.

Если какой-нибудь белый человек назовет себя знахарем (medicine man), я отнесусь к этому весьма скептически: в наших краях это — всего лишь перевод коренного термина из языков североамериканских индейцев. (С таким же недоверием я отнесусь и к любому, кто станет называть себя курандеро, бабалао или хунганом, не будучи при этом с детства воспитан в соответствующей традиции.) Так не лучше ли и самим индейцам подобрать для описания своих особых обрядов, верований и опыта, превращающих человека в знахаря, какое-нибудь слово, зародившееся на их собственном континенте, и отстаивать именно его, чем цепляться за ярлык, навязанный завоевателями?

К сожалению, обойтись без заимствования мы не можем. Английский язык не позволяет обозначить каким-нибудь одним словом «человека, который работает с духами, на которого духи предъявили известные права и который умер и возродился, получив от этих духов в дар особые способности, которые он до конца своих дней обязан употреблять во благо своему племени». Такого слова у нас попросту нет. И мы в этом не виноваты — если кто и виноват, так разве что наши предки, которые вовремя его не придумали. Но теперь уж ничего не попишешь: такое слово нам нужно, и его приходится заимствовать. Однако оно уже используется — уже стало, так сказать, общей лошадью. Как я себя чувствую при мысли о том, что я в каком-то «граблю» тунгусов? Я стараюсь возместить ущерб повышенным осознанием. Я при всякой возможности сообщаю людям о происхождении этого слова. В Америке многие вообще даже не слыхали о таком народе, как тунгусы, а многие и всю Сибирь считают всего лишь бывшим советским концлагерем. Они понятия не имеют, что в мире полным-полно народов со своими особыми шаманскими традициями. Так что сама эта статья — часть компенсации, которую я стараюсь выплатить. Рассказывая об этом людям, я всякий раз приношу дань уважения народу, который подарил нам название для такого важного понятия.

Вдобавок, я призываю всех, кто использует термины или атрибуты, зародившиеся в какой-либо чужой культуре — не в той, к которой принадлежали их предки, — тоже компенсировать это тем или иным образом (в идеале — участием в каком-либо общественном движении, которое может принести этому народу реальную пользу). Кроме того, я советую им обращаться к духам этой культуры за разрешением на заимствование. Если они не желают вам отвечать, значит, возможно, вы ищете не там, где следует. Но уж если духи заговорят с вами и дадут свое разрешение, то все возможные возражения со стороны людей станут бессмысленны.

Разумеется, вопрос о том, кого можно, а кого нельзя называть шаманом по другим, более значимым критериям, не решен до конца и по сей день вызывает жаркие споры, но это уже совсем другая проблема. Кроме того, между шаманами наблюдаются не только культурные, но и типологические различия (хотя бы приблизительно разграничить два основных типа я попытался в статье «Классический шаманизм и базовый шаманизм: основные различия»). Я признаю, что этот вопрос во многом остается открытым, и готов участвовать в дальнейшем его обсуждении, но удобства ради принимаю сторону тех, кто определяет шамана прежде всего как человека, призванного духами и посвятившего себя служению.

Сам я называю себя шаманом потому, что из всех слов, бытующих в современном английском, именно это лучше всего описывает мой собственный опыт. Если бы «Шаманизм» Мирчи Элиаде не попал мне в руки вовремя — то есть как раз тогда, когда духи рвали меня на части и убивали, чтобы возродить к новой жизни, — то я как обычный белый американец, в культурном контексте которого нет объяснений для подобных феноменов, скорее всего попросту бы не выжил. Одно то, что ваша культура утратила знания о подобных вещах, еще не дает гарантии, что духи за вами не придут, а если это случится и вы не будете знать, где искать объяснений и помощи, то велика вероятность, что все закончится для вас безумием и смертью. И несмотря на то, что слово «шаман» стало таким неоднозначным и вызывает столько споров и путаницы, для начала оно годится. Это удобная точка отсчета; это маяк, который приведет тех, кто в нем нуждается, туда, куда им нужно попасть. Эта «общая лошадь» может спасти кому-нибудь жизнь — и одного этого достаточно, чтобы относиться к ней с должным уважением.

 

В надежде на лучшее взаимопонимание,

Рейвен Кальдера

 

Перевод с англ. Анны Блейз